Неточные совпадения
— Подумаю, — тихо ответил Клим. Все уже было не интересно и не нужно — Варавка,
редактор, дождь и гром. Некая сила, поднимая, влекла наверх. Когда он вышел в прихожую, зеркало показало ему побледневшее лицо, сухое и сердитое. Он снял очки, крепко растерев ладонями щеки, нашел, что лицо
стало мягче, лиричнее.
Клим уже знал, что газетная латынь была слабостью
редактора, почти каждую
статью его пестрили словечки: ab ovo, о tempora, о mores! dixi, testimonium paupertatis [Ab ovo — букв. «от яйца» — с самого начала; о tempora, о mores! — о времена, о нравы! dixi — я сказал; testimonium paupertatis — букв. «свидетельство о бедности» (употребляется в значении скудоумия).] и прочее, излюбленное газетчиками.
Он передохнул, быстрее заиграл пальчиками и обласкал
редактора улыбочкой,
редактор подобрал нижнюю губу, а верхнюю вытянул по прямой линии, от этого лицо его
стало короче, но шире и тоже как бы улыбнулось, за стеклами очков пошевелились бесформенные, мутные пятна.
Мрачный тон
статьи позволял думать, что в ней глубоко скрыта от цензора какая-то аллегория, а по начальной фразе Самгин понял, что
статья написана
редактором, это он довольно часто начинал свои гражданские жалобы фразой, осмеянной еще в шестидесятых годах: «В настоящее время, когда».
И, когда Варвара назвала фамилию
редактора бойкой газеты, ему
стало грустно.
— Он — двоюродный брат мужа, — прежде всего сообщила Лидия, а затем, в тоне осуждения, рассказала, что Туробоев служил в каком-то комитете, который называл «Комитетом Тришкина кафтана», затем ему предложили место земского начальника, но он сказал, что в полицию не пойдет. Теперь пишет непонятные
статьи в «Петербургских ведомостях» и утверждает, что муза
редактора — настоящий нильский крокодил, он живет в цинковом корыте в квартире князя Ухтомского и князь пишет передовые
статьи по его наущению.
Он говорил Прудону, что последние нумера «Voix du Peuple» слабы; Прудон рассматривал их и
становился все угрюмее, потом, совершенно рассерженный, обратился к
редакторам...
Мне хотелось показать ему, что я очень знаю, что делаю, что имею свою положительную цель, а потому хочу иметь положительное влияние на журнал; принявши безусловно все то, что он писал о деньгах, я требовал, во-первых, права помещать
статьи свои и не свои, во-вторых, права заведовать всею иностранною частию, рекомендовать
редакторов для нее, корреспондентов и проч., требовать для последних плату за помещенные
статьи; это может показаться странным, но я могу уверить, что «National» и «Реформа» открыли бы огромные глаза, если б кто-нибудь из иностранцев смел спросить денег за
статью.
Как
редактор, я был довольно терпим, печатал нередко
статьи, с которыми не был согласен, хотя не считаю себя особенно терпимым человеком.
— Я пришел за решительным ответом о моих работах, — приступил к
редактору суровый старик. — Меня зовут Жерлицын; я доставил две работы: экономическую
статью и повесть.
Живин, например, с первого года выписывал «Отечественные Записки» [«Отечественные записки» — ежемесячный литературно-политический журнал прогрессивного направления; с 1839 по 1867 год его редактором-издателем был А.А.Краевский.], читал их с начала до конца, знал почти наизусть все
статьи Белинского; а Кергель, воспитывавшийся в корпусе, был более наклонен к тогдашней «Библиотеке для чтения» и «Северной Пчеле» [«Северная пчела» — реакционная политическая и литературная газета, с 1825 года издававшаяся Ф.В.Булгариным и Н.И.Гречем.].
Мелькнуло несколько месяцев. Александра
стало почти нигде не видно, как будто он пропал. Дядю он посещал реже. Тот приписывал это его занятиям и не мешал ему. Но
редактор журнала однажды, при встрече с Петром Иванычем, жаловался, что Александр задерживает
статьи. Дядя обещал при первом случае объясниться с племянником. Случай представился дня через три. Александр вбежал утром к дяде как сумасшедший. В его походке и движениях видна была радостная суетливость.
— Прекрасно, прекрасно! — сказал ему через несколько дней Петр Иваныч. —
Редактор предоволен, только находит, что стиль не довольно строг; ну, да с первого раза нельзя же всего требовать. Он хочет познакомиться с тобой. Ступай к нему завтра, часов в семь вечера: там он уж приготовил еще
статью.
— Отличиться хочется? — продолжал он, — тебе есть чем отличиться.
Редактор хвалит тебя, говорит, что
статьи твои о сельском хозяйстве обработаны прекрасно, в них есть мысль — все показывает, говорит, ученого производителя, а не ремесленника. Я порадовался: «Ба! думаю, Адуевы все не без головы!» — видишь: и у меня есть самолюбие! Ты можешь отличиться и в службе и приобресть известность писателя…
После С.А. Юрьева фактическим
редактором «Русской мысли»
стал В.А. Гольцев, но утвердить его
редактором власти наотрез отказались, считая его самым ярым революционером.
Менялись
редакторы — менялось лицо газеты. При А.П. Ландберге она
стала приличной, в ней появились фельетоны-романы, излюбленные Москвой.
Талантливый беллетрист и фельетонист, он сумел привлечь сотрудников, и газета двинулась. После А.П. Лансберга
редактором стал Н.Е. Эфрос, а затем А.С. Эрманс, при котором многие из сотрудников покинули газету.
Вскоре Соколова и Валле де Барр перешли в «Московский листок», и редактировать газету
стал А.П. Лансберг,
редактор закрывшегося вскоре после его ухода «Голоса Москвы».
Где было это таинственное «там» и кто за что мог рассердиться при чтении вконец безобидной
статьи, конечно, и сам
редактор этого не знал, но нужно было «выдерживать фасон», и Н.И. Пастухов его выдерживал.
Когда
редактор Валле де Барр ушел из «Листка» и уехал в Самару, где очень долго работал в газетах, его место занял Федор Константинович Иванов, который
стал фактическим
редактором и был им до конца своей жизни.
Эта насмешка окончательно обозлила Н.П. Ланина, и он решил неукоснительно избавиться от В.А. Гольцева, уже редактировавшего около двух лет газету, что было известно всей Москве, и самому
стать фактическим
редактором.
Цензура придиралась, закрывая розницу, лишала объявлений. Издательские карманы
стали это чувствовать, что отозвалось и на сотрудниках. Начались недоумения, нелады: кружок марксистов держался особняком, кое-кто из сотрудников ушел. Цензура свирепствовала, узнав, какие враги существующего порядка состоят в редакции. Гранки, перечеркнутые цензурой, возвращались пачками, а иногда и самого
редактора вызывали в цензуру и, указывая на гранки, обвиняли чуть не в государственном преступлении.
Вы знаете, что
статья 45-я нового устава о печати для нас, глухой провинции, прямо зарез, здесь трудно найти ответственного
редактора с гимназическим образованием.
Я прошел в контору редакции и, заплатив девять рублей, сдал объявление о выставке, такое, какое вывешено было на пароходе и вывешивается всюду, а на другой день в редакцию сдал
статью, от которой отказаться было нельзя: напечатанным объявлением о готовности выставки
редактор сжег свои корабли.
Потом в газете «Современные известия» он
стал писать заметки и фельетоны. Одновременно с этим А.А. Соколов,
редактор «Петербургского листка», пригласил Н.И. Пастухова сотрудничать в своей газете, где он и писал «Письма из Москвы», имевшие большой успех.
— Этот человек — социалист,
редактор местной рабочей газетки, он сам — рабочий, маляр. Одна из тех натур, у которых знание
становится верой, а вера еще более разжигает жажду знания. Ярый и умный антиклерикал, — видишь, какими глазами смотрят черные священники в спину ему!
Депутация эта предстала с укором Бенни (как будто он, а не другое лицо было
редактором газеты) и с требованием, чтобы Бенни заявил всем участвующим в газете, что это «обвинение молодого поколения в поджогах так не пройдет никому, а особенно тому, кто писал передовую
статью».
Без сомнения, Загоскин писал свои комедии легко и скоро: это чувствуется по их легкому содержанию и составу; иначе такая деятельность была бы изумительна, ибо в 1817 же году Загоскин вместе с г. Корсаковым издавал в Петербурге журнал «Северный Наблюдатель», который, кажется, выходил по два раза в месяц, и в котором он принимал самое деятельное участие; а в последние полгода — что мне рассказывал сам Загоскин, — когда ответственный
редактор, г. Корсаков, по болезни или отсутствию не мог заниматься журналом — он издавал его один, работая день и ночь, и подписывая
статьи разными буквами и псевдонимами.
Губернатор, читая
статью, прослезился, читали ее даже казанские дамы, а
редактор в первое воскресенье был приглашен к губернатору обедать, и после обеда губернаторша имела с ним разговор о поэзии и чувствах.
И тут же почему-то представляется ему его последняя
статья «О пауперизме и пролетариате в смысле четвертого сословия», за которую благодарный
редактор предлагает ему по тысяче с листа, а благодарная Европа дарит почетную премию, и разные ученые общества, клубы, ассоциации присылают ему дипломы на звание почетного члена…
— Это несчастие! С тех пор, как я
стала твоей, я всей душой ненавижу
редакторов! И ты голоден?
На самом же деле Горданов уже немножко зло выразился о писании своего приятеля:
статьи его с многосоставными заглавиями имели свои достоинства. Сам
редактор, которому Висленев поставлял эти свои произведения, смотрел на них, как на кунштюки, но принимал их и печатал, находя, что они годятся.
Если мне скажут, что у какой-нибудь газеты уже 50 тысяч подписчиков, то я везде
стану говорить, что
редактор поступил на содержание.
Мне понадобилось сделать цитату из моей публицистической
статьи""День"о молодом поколении", которую я, будучи
редактором, напечатал в своем журнале.
Михаил Иванович в это время уже сделал себе имя"по исторической части"и был уже издатель-редактор"Русской старины". Он тоже считал себя прекрасным чтецом и даже участвовал в спектаклях. С Аристовым они наружно ладили, но между ними был всегда тайный антагонизм. Семевский умел первенствовать, и на него косились многие члены комитета и, когда я поступил в него, то под шумок
стали мне жаловаться на него.
Тогда все
редакторы — самые опытные, как, например, Некрасов, — не требовали от авторов, чтобы вся вещь была приготовлена к печати. Так и я
стал печатать"Некуда", когда Лесков доставил мне несколько глав на одну, много на две книжки.
С замыслом большого романа, названного им"Некуда", он
стал меня знакомить и любил подробно рассказывать содержание отдельных глав. Я видел, что это будет широкая картина тогдашней"смуты", куда должна была войти и провинциальная жизнь, и Петербург радикальной молодежи, и даже польское восстание. Программа была для молодого
редактора, искавшего интересных вкладов в свой журнал, очень заманчива.
Не в пример моим тогдашним коллегам,
редакторам старше меня и опытом и положением в журналистике, с самого вступления моего в редакторство усиленно
стал я хлопотать о двух отделах, которых при Писемском совсем почти не было: иностранная литература и научное обозрение.
Так или иначе, но мне как
редактору"Библиотеки"нечего,
стало быть, сожалеть, что я дал главный ход автору"Некуда", хотя он так и повредил журналу этой вещью.
Эта рецензия появилась под каким-то псевдонимом. Я узнал от одного приятеля сыновей Краевского (тогда еще издателя"Отечественных записок"), что за псевдонимом этим скрывается Н.Д.Хвощинская (В.Крестовский-псевдоним). Я написал ей письмо, и у нас завязалась переписка, еще до личного знакомства в Петербурге, когда я уже сделался редактором-издателем"Библиотеки"и она
стала моей сотрудницей.
Прошло три с лишком года после прекращения"Библиотеки". В Лондоне, в июне 1868 года, я работал в круглой зале Британского музея над английской
статьей"Нигилизм в России", которую мне тогдашний
редактор"Fortnightly Review"Дж. Морлей (впоследствии министр в кабинете Гладстона) предложил написать для его журнала.
Лично я не
стал фанатиком итальянской оперы, посещал ее сравнительно редко и только на третью зиму (уже
редактором) обзавелся абонементом. Тогда самым блестящим днем считался понедельник, когда можно было видеть весь придворный, дипломатический, военный и сановный Петербург.
Сделавшись
редактором, я сейчас же написал сам небольшую рецензию по поводу ее прекрасного рассказа"За стеной", появившегося в"Отечественных записках". Я первый указал на то, как наша тогдашняя критика замалчивала такое дарование. Если позднее Хвощинская, сделавшись большой «радикалкой»,
стала постоянным сотрудником «Отечественных записок» Некрасова и Салтыкова, то тогда ее совсем не ценили в кружке «Современника», и все ее петербургские знакомства стояли совершенно вне тогдашнего «нигилистического» мира.
Не знаю, разошелся ли он лично с Некрасовым к тому времени (как вышло это у Тургенева), но по направлению он, сделавшись
редактором «Библиотеки для чтения» (которую он оживил, но материально не особенно поднял),
стал одним из главарей эстетической школы, противником того утилитаризма и тенденциозности, какие он усматривал в новом руководящем персонале «Современника» — в Чернышевском и его школе, в Добролюбове с его «Свистком» и в том обличительном тоне, которым эта школа приобрела огромную популярность в молодой публике.
Суворин написал мне умное письмо с объяснением того, почему я пришелся"не ко двору"в их газете. Главный мотив, по его толкованию, выходит такой, что они все в газете уже спелись и каковы бы, сами по себе, ни были, жили себе потихоньку и считали себя и свою работу хорошими, а я явился с своими взглядами, вкусами, приговорами, оценками людей, и это всех, начиная с главного
редактора,
стало коробить.
Из той же полосы моей писательской жизни, немного позднее (когда я уже
стал издателем-редактором «Библиотеки для чтения»), всплывает в моей памяти фигура юного сотрудника, который исключительно работал тогда у меня как переводчик.
И только что я сделался
редактором, как заинтересовался тем, кто был автор
статьи, напечатанной еще при Писемском о Малом театре и г-же Позняковой (по поводу моей драмы"Ребенок"), и когда узнал, что этот был студент князь Урусов, — сейчас же пригласил его в сотрудники по театру, а потом и по литературно-художественным вопросам.
Сейчас же после сконструирована руководящих органов нашего предприятия мне, как
редактору, А. К. Энгельмейер сдал огромнейшую папку своих рукописей и своих
статей и вырезок из газет и иллюстрированных журнальчиков — бездарнейшая серая макулатура.
Пришел очередной номер журнала «Русская речь», — папа выписывал этот журнал. На первых страницах, в траурных черных рамках, было напечатано длинное стихотворение А. А. Навроцкого,
редактора журнала, на смерть Александра II. Оно произвело на меня очень сильное впечатление, и мне стыдно
стало, что я так легко относился к тому, что случилось. Я много и часто перечитывал это стихотворение, многие отрывки до сих пор помню наизусть. Начиналось так...
Когда
редактором стал Телешов, Тимковский представил ему другой рассказ.